Известный журналист, взявший для агентства ТАСС несколько интервью у Владимира Путина, рассказал Status о профессиональных принципах, причинах журналистских неудач и секретах подготовки к беседам с известными спикерами.
— Что для вас более творческий процесс — подготовка к интервью или создание текста?
— И подготовка, и разговор, и написание текста — важно всё. Без подготовки нельзя. Я старорежимный товарищ, застал расцвет печатных СМИ, которые были основным источником информации, не считая телевизора. Я выписывал пачку советских газет, из которых ножницами вырезал все интервью и очерки о тех, кто потенциально мог стать моим собеседником. Дома у меня были шкафы, где стояли папки с досье — сейчас бы их назвали «профайлы». Всё было разложено по буквам, по алфавиту. Допустим, я собирался сделать интервью с Олегом Янковским, Арменом Джигарханяном или ещё с кем-то из известных людей, которые уже много раз общались с прессой. Подготовка позволяла не выглядеть идиотом, не повторяться, не спрашивать очевидного.
Сейчас проще — в Интернете можно найти массу информации почти о каждом публичном человеке. Но всё равно находятся коллеги, которые ленятся даже прибегнуть к услугам Сети. Иные готовы прийти на интервью с фразой «Расскажите что-нибудь интересное». Человек не обязан рассказывать! Заставь его, заинтересуй. Или вот ещё классика жанра: «У вас были забавные истории на съёмках?». А в ответ: «Нет у меня никаких историй». Интересные подробности добываются иначе: «Знаю, что тогда-то во время съёмок там-то у вас произошло то-то». И тут, понимая, что ты готовился, собеседник, возможно, включится и расскажет то, чего не говорил другому.
— Вас редактируют?
— Я сам сильно правлю текст, поскольку интервью — это не расшифровка или подстрочник. Готовый вариант показываю герою, визирую, а потом отдаю в редакцию.
Но, семь лет назад придя в ТАСС, я испытал настоящий шок. До агентства я работал в разных частных изданиях и привык, что мои завизированные интервью никто больше не редактирует. Но ТАСС — государственное СМИ, где не был принят авторский стиль. Примерно по такому же принципу строится работа в «Коммерсанте», где лишь у Андрея Колесникова есть право самовыражаться. Его репортажи о Путине имеют яркий авторский почерк. Остальные материалы обезличены, будто их переписал в единой стилистике один рерайтер.
Когда в ТАСС взялись «причёсывать» мои тексты, в том числе вопросы, я, признаться, после второго интервью (это была беседа с министром иностранных дел Сергеем Лавровым) пошёл увольняться. Но мне объяснили, что моё конкурентное преимущество — умение не столько спрашивать, сколько слушать. Немного остыв и подумав, я согласился, что это важнее, чем красиво сформулированные вопросы. Со временем мы пришли к разумному компромиссу, позволяющему мне не терять индивидуальность и в то же время не выходить за рамки принятых в агентстве корпоративной этики и стилистики.
— Вы работаете со спикерами, которые привыкли к повышенному вниманию к своим словам. Что вы вкладываете в понятие «умение слушать»?
— Мой многолетний опыт показывает, что даже самые уважаемые, востребованные спикеры часто нуждаются в заинтересованном слушателе. Я серьёзно готовлюсь и настраиваюсь перед каждой встречей. Если собеседник видит, что журналисту интересно, он быстрее включится в процесс. Нет правил без исключений, но часто это работает. Мне нравится общаться с людьми. Никогда не воспринимал интервью как необходимость задать десять вопросов, побыстрее «добежать до финиша» и поставить галочку — задание выполнено. Интервью удаётся, когда человек тебе реально интересен. Случается, в ходе холодной и малоинтересной беседы вдруг начинается искренний, захватывающий диалог, и, если говорить о творчестве, большая его доля именно тут, в умении этот диалог наладить. Впрочем, творчество — слишком высокое слово. Всё-таки журналистика, при всём уважении к профессии, это ремесло.
— Взять интервью у Путина — это про крутость в профессии или про удачное продвижение внутри системы?
— Это абсолютно статусная история. Мы всё-таки живём в Византии. К примеру, не знаю, был бы я интересен журналу Status, не сделай в 2020-м интервью с Путиным. Говорю откровенно, потому что с профессиональной точки зрения это не лучшая моя работа.
— Почему так получилось?
— Формат оказался не очень комфортен для меня. Я привык с человеком разговаривать, а в проекте моя роль заключалась в задавании вопросов. Это разные истории — спрашивать и беседовать. Понимаете нюансы? Мне нужна камерность — в работе я кустарь-одиночка. А тут у меня в ухе голос продюсера, который прямо по ходу интервью даёт советы, как его вести. В какой-то момент я вытащил наушник, потому что он начал меня раздражать. Мне нужно слышать, что говорит человек, я пытаюсь сосредоточиться, а мне в это ухо: «Спроси про президента США. Спроси!». Я услышал с первого раза, но не могу перебить Путина, не дав договорить фразу, и радикально поменять тематику. Продюсеру же кажется, что я её не слышу и поэтому не реагирую. Иными словами, это был как раз тот случай, когда важно было за определённое количество часов и вопросов добежать до финиша. Очень сложно в таком формате выйти на глубокий диалог. Но для существования в профессии, для имиджа это важная история.
Хотя это не первое моё интервью с Владимиром Путиным. Я встречался с президентом во Владивостоке ещё в 2014-м, уже работая в ТАСС. Общение прошло без телевизионной подсветки, поэтому осталось незамеченным. Записывали интервью ночью, Путин никуда не спешил, я — тем более, и мы разговаривали. Тот опыт по-журналистски более интересен. Но профессиональная составляющая — одно, а статусная — другое. Сегодня я приезжаю в какой ни возьми регион, и меня представляют примерно так: «Это Андрей Ванденко — известный журналист, который много лет делает интервью. Даже с Путиным говорил!».
— Вам стало легче после этого монетизировать свои навыки?
— Никак это не монетизировал, абсолютно искренне говорю. Много лет назад мне предлагали делать журнал интервью. Я тогда отказался. И сейчас спрашивали: «Почему не уходишь, не создаёшь свой канал в YouTube?».
— И почему?
— Сошлись сразу несколько факторов: природная лень, отсутствие навыков общения в кадре, неумение просчитывать риски. Кроме того, самостоятельное плавание не предполагает инертности. Словом, я никак не монетизировал эту статусную историю. Более того, отказался от интервью на «Эхе Москвы», «Дожде», Первом канале и в ряде других СМИ, поскольку знал, что вопросы будут о том, о чём рассказать не могу. А врать не люблю.
— Никогда об этом не думал, не пытался оказаться по ту сторону баррикад. Знаете, эти советы будут вступать в противоречие с тем, что мне нужно как журналисту. Я советовал бы человеку излишне не открываться. Ведь интервью — жанр странный.
— Странный?
— Да. На мой взгляд, человек не должен давать интервью, если это не связано с работой, какой-то служебной надобностью. Одно дело, например, когда крупнейшей угольной компании России СУЭК надо осветить новостную повестку. В этом случае обоснованным выглядит разговор с главой СУЭКа Степаном Солженицыным, комментирующим то или иное событие в отрасли. Иная ситуация, если со Степаном Александровичем разговор пойдёт про его отца. Каким он был в жизни? Таким ли, каким его видели на экране телевизора? Захочет ли человек отвечать на такие вопросы, откровенничать перед журналистом?
Бывают ситуации, когда для спикера важно высказаться публично, ему нужны медийность, а порой скандальность. Случается, собеседник излишне доверчиво раскрывается перед журналистом, не понимая последствий. Впрочем, такое происходит всё реже. Недавно беседовал с бизнесменом, занимающим высокую позицию в списке Forbes. Два часа говорили, чай пили, в итоге он меня спросил: «Андрей, убедите меня, почему я должен давать вам интервью?».
— Убедили?
— Нет, ему это было не нужно. А когда будет нужно и почему? Отвечая на этот вопрос, мы с вами можем в такие дебри забраться.
На мой взгляд, жанр интервью очень сильно трансформировался за те годы, что я им занимаюсь. А это уже три десятилетия. Кстати, во многом Юрий Дудь посодействовал перезагрузке интервью, придя в YouTube.
— Смотрите его?
— Слежу. До конца досматривал редко. Не только Дудя. Не очень люблю видеоконтент. Предпочитаю читать.
— Но ведь нет ничего подлиннее видеоинтервью — интонация, взгляд.
— Возможно. Хотя меня картинка отвлекает. Я про буквы, про смыслы. Мне важнее, что человек говорит, а не как говорит. Эмоции важны, конечно. Но я понимаю, что к Юрию приходят люди опытные, они умеют управлять эмоциями, мимикой, жестами, у них всё неслучайно. А эмоциональность интервьюеров меня часто раздражает. В этом смысле мне симпатичен Алексей Пивоваров. Видна телевизионная школа.
— А чем еще раздражают?
— Коробит, когда журналист становится не менее значимой персоной, чем спикер. В моей версии, мы — подносчики снарядов и наводчики орудий. Но главный всё равно собеседник, а я лишь помогаю ему раскрыться.
— Но журналистам ведь надо как-то продвигаться в карьере?
— Я не против этого. И не пытаюсь изобразить из себя праведника или скромника — «пешочком постою». Но, скажем, статус журналиста, беседовавшего с Путиным, прежде всего помогает мне добраться до других труднодоступных спикеров. Это для меня важно — тут скромничать не буду. Но я знаю своё место — я журналист, который должен попытаться вытащить эксклюзив из ньюсмейкера.
— Когда не клеится интервью, как вы «прокручиваете» этот момент?
— По-разному. Я нахожусь в относительно привилегированном положении, могу себе позволить сказать: «Не получилось». К примеру, года три назад я приезжал в Новосибирск, встречался с человеком, занимающим в городе высокую должность. Мы пообщались, и разговор мне не понравился. Он банально не сложился. Я сказал: «Надо встретиться ещё раз». Но второй попытки не было, и интервью не вышло.
— Что вам не понравилось?
— Я не почувствовал человека, не раскрыл его. Похожая история случилась, когда делал интервью с тогдашним спикером Госдумы Сергеем Нарышкиным Он возвращался после рабочего визита в Турцию, и мы часа два беседовали в самолёте. Когда уже садились в Москве, я сказал: «Сергей Евгеньевич, что-то мне не нравится то, что мы с вами наговорили. Давайте ещё раз попробуем». Мы встретились в Госдуме, и интервью прошло по-другому.
— Вы подобные решения принимаете в интересах спикера? Или в интересах продукта?
— Конечно, в интересах продукта. И в интересах спикера тоже. Но главное — нравится ли мне самому то, что получается в результате нашего общения. Я должен понимать, что разговор состоялся.
— В нашей профессии часто приходится делать выбор: ты журналист или человек. Вы для себя эту дилемму как-то разрешили?
— Дилеммы не существует, совершенно очевидно: человек. Есть пороги, которые я никогда не переступлю ради профессии. К примеру, безусловное табу на публикацию, когда человек говорит: «Это не для печати».
В профессии происходили разные ситуации — скандалы, обиды, потери, когда люди от меня отворачивались. Всё это опыт. Себя обмануть проще всего, но в глубине души всё равно знаешь, что повёл себя как сволочь.
Сегодня с учетом прожитого скажу, что нет такой светлой цели, ради которой стоит действовать профессионально, но не по-человечески.
Опубликовано в журнале Status
